|
Битва
- Барабанщик, мой верный вассал, бей общее наступление! - громко скомандовал Щелкунчик.
И тотчас же барабанщик начал выбивать дробь искуснейшим манером, так
что стеклянные дверцы шкафа задрожали и задребезжали. А в шкафу что-то
загремело и затрещало, и Мари увидела, как разом открылись все коробки, в
которых были расквартированы войска Фрица, и солдаты выпрыгнули из них
прямо на нижнюю полку и там выстроились блестящими рядами. Щелкунчик
бегал вдоль рядов, воодушевляя войска своими речами.
- Где эти негодяи трубачи? Почему они не трубят? - закричал в сердцах
Щелкунчик. Затем он быстро повернулся к слегка побледневшему Панталоне, у
которого сильно трясся длинный подбородок, и торжественно произнес: -
Генерал, мне известны ваши доблесть и опытность. Все дело в быстрой
оценке положения и использовании момента. Вверяю вам командование всей
кавалерией и артиллерией. Коня вам не требуется - у вас очень длинные
ноги, так что вы отлично поскачете и на своих па двоих. Исполняйте свой
долг!
Панталоне тотчас всунул в рот длинные сухие пальцы и свистнул так
пронзительно, будто звонко запели сто дудок враз. В шкафу послышалось
ржанье и топот, и - гляди-ка! - кирасиры и драгуны Фрица, а впереди всех
- новые, блестящие гусары, выступили в поход и вскоре очутились внизу,
на полу. И вот полки один за другим промаршировали перед Щелкунчиком с
развевающимися знаменами и с барабанным боем и выстроились широкими
рядами поперек всей комнаты. Все пушки Фрица, сопровождаемые пушкарями, с
грохотом выехали вперед и пошли бухать: бум-бум!.. И Мари увидела, как в
густые полчища мышей полетело Драже, напудрив их добела сахаром, отчего
они очень сконфузились. Но больше всего вреда нанесла мышам тяжелая
батарея, въехавшая на мамину скамеечку для ног и - бум-бум! - непрерывно
обстреливавшая неприятеля круглыми пряничками, от которых полегло
немало мышей.
Однако мыши все наступали и даже захватили несколько пушек; но тут
поднялся шум и грохот - трр-трр! - и из-за дыма и пыли Мари с трудом
могла разобрать, что происходит. Одно было ясно: обе армии бились с
большим ожесточением, и победа переходила то на ту, то на другую
сторону. Мыши вводили в бой все свежие и свежие силы, и серебряные
пилюльки, которые они бросали весьма искусно, долетали уже до самого
шкафа. Клерхен и Трудхен метались по полке и в отчаянии ломали ручки.
- Неужели я умру во цвете лет, неужели умру я, такая красивая кукла! - вопила Клерхен.
- Не для того же я так хорошо сохранилась, чтобы погибнуть здесь, в четырех стенах! - причитала Трудхен.
Потом они упали друг другу в объятия и так громко разревелись, что их не мог заглушить даже бешеный грохот битвы.
Вы и понятия не имеете, дорогие мои слушатели, что здесь творилось. Раз
за разом бухали пушки: прр-прр!.. Др-др!.. Трах-тарарах-трах-тарарах!..
Бум-бурум-бум-бурум-бум!.. И тут же пищали и визжали мышиный король и
мыши, а потом снова раздавался грозный и могучий голос Щелкунчика,
командовавшего сражением. И было видно, как сам он обходит под огнем
свои батальоны.
Панталоне провел несколько чрезвычайно доблестных кавалерийских атак и
покрыл себя славой. Но мышиная артиллерия засыпала гусар Фрица
отвратительными, зловонными ядрами, которые оставляли на их красных
мундирах ужасные пятна, почему гусары и не рвались вперед. Панталоне
скомандовал им "палево кругом" и, воодушевившись ролью полководца, сам
повернул налево, а за ним последовали кирасиры и драгуны, и вся
кавалерия отправилась восвояси. Теперь положение батареи, занявшей
позицию на скамеечке для ног, стало угрожаемым; не пришлось долго ждать,
как нахлынули полчища противных мышей и бросились в атаку столь
яростно, что перевернули скамеечку вместе с пушками и пушкарями.
Щелкунчик, по-видимому, был очень озадачен и скомандовал отступление на
правом фланге. Ты знаешь, о мой многоопытный в ратном деле слушатель
Фриц, что подобный маневр означает чуть ли не то же самое, что бегство с
поля брани, и ты вместе со мной уже сокрушаешься о неудаче, которая
должна была постигнуть армию маленького любимца Мари - Щелкунчика. Но
отврати свой взор от этой напасти и взгляни на левый фланг Щелкунчиковой
армии, где все обстоит вполне благополучно и полководец и армия еще
полны надежды. В пылу битвы из-под комода тихонечко выступили отряды
мышиной кавалерии и с отвратительным писком яростно набросились на левый
фланг Щелкунчиковой армии; но какое сопротивление встретили они!
Медленно, насколько позволяла неровная местность, ибо надо было
перебраться через край шкафа, выступил и построился в каре корпус
куколок с сюрпризами под предводительством двух китайских императоров.
Эти бравые, очень пестрые и нарядные великолепные полки, составленные из
садовников, тирольцев, тунгусов, парикмахеров, арлекинов, купидонов,
львов, тигров, мартышек и обезьян, сражались с хладнокровием, отвагой и
выдержкой. С мужеством, достойным спартанцев, вырвал бы этот отборный
батальон победу из рук врага, если бы некий бравый вражеский ротмистр не
прорвался с безумной отвагой к одному из китайских императоров и не
откусил ему голову, а тот при падении не задавил двух тунгусов и
мартышку. Вследствие этого образовалась брешь, куда и устремился враг; и
вскоре весь батальон был перегрызен. Но мало выгоды извлек неприятель
из этого злодеяния. Как только кровожадный солдат мышиной кавалерии
перегрызал пополам одного из своих отважных противников, прямо в горло
ему попадала печатная бумажка, от чего он умирал на месте. Но помогло ли
это Щелкунчиковой армии, которая, раз начав отступление, отступала все
дальше и дальше и несла все больше потерь, так что вскоре только кучка
смельчаков с злосчастным Щелкунчиком во главе еще держалась у самого
шкафа? "Резервы, сюда! Панталоне, Скарамуш, барабанщик, где вы?" -
взывал Щелкунчик, рассчитывавший на прибытие свежих сил, которые должны
были выступить из стеклянного шкафа. Правда, оттуда прибыло несколько
коричневых человечков из Торна, с золотыми лицами и в золотых шлемах и
шляпах; но они дрались так неумело, что ни разу не попали во врага и,
вероятно, сбили бы с головы шапочку своему полководцу Щелкунчику.
Неприятельские егеря вскоре отгрызли им ноги, так что они попадали и при
этом передавили многих соратников Щелкунчика. Теперь Щелкунчик, со всех
сторон теснимый врагом, находился в большой опасности. Он хотел было
перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него были слишком коротки.
Клерхен и Трудхен лежали в обмороке - помочь ему они не могли. Гусары и
драгуны резво скакали мимо него прямо в шкаф. Тогда он в предельном
отчаянии громко воскликнул:
- Коня, коня! Полцарства за коня!
В этот миг два вражеских стрелка вцепились в его деревянный плащ, и
мышиный король подскочил к Щелкунчику, испуская победный писк из всех
своих семи глоток.
Мари больше не владела собой.
- О мой бедный Щелкунчик! - воскликнула она, рыдая, и, не отдавая себе
отчета в том, что делает, сняла с левой ноги туфельку и изо всей силы
швырнула ею в самую гущу мышей, прямо в их короля.
В тот же миг все словно прахом рассыпалось, а Мари почувствовала боль в
левом локте, еще более жгучую, чем раньше, и без чувств повалилась на
пол.
Болезнь
Когда Мари очнулась после глубокого забытья, она увидела, что лежит у
себя в постельке, а сквозь замерзшие окна в комнату светит яркое,
искрящееся солнце.
У самой ее постели сидел чужой человек, в котором она, однако, скоро узнала хирурга Вендельштерна. Он сказал вполголоса:
- Наконец-то она очнулась...
Тогда подошла мама и посмотрела на нее испуганным, пытливым взглядом.
- Ах, милая мамочка, - пролепетала Мари, - скажи: противные мыши убрались наконец и славный Щелкунчик спасен?
- Полно вздор болтать, милая Марихен! - возразила мать. - Ну на что
мышам твой Щелкунчик? А вот ты, нехорошая девочка, до смерти напугала
нас. Так всегда бывает, когда дети своевольничают и не слушаются
родителей. Ты вчера до поздней ночи заигралась в куклы, потом задремала,
и, верно, тебя напугала случайно прошмыгнувшая мышка: ведь вообще-то
мышей у нас не водится. Словом, ты расшибла локтем стекло в шкафу и
поранила себе руку. Хорошо еще, что ты не порезала стеклом вену! Доктор
Вендельштерн, который как раз сейчас вынимал у тебя из раны застрявшие
там осколки, говорит, что ты на всю жизнь осталась бы калекой и могла бы
даже истечь кровью. Слава богу, я проснулась в полночь, увидела, что
тебя все еще нет в спальне, и пошла в гостиную. Ты без сознания лежала
на полу у шкафа, вся в крови. Я сама со страху чуть не потеряла
сознание. Ты лежала на полу, а вокруг были разбросаны оловянные
солдатики Фрица, разные игрушки, поломанные куклы с сюрпризами и
пряничные человечки. Щелкунчика ты держала в левой руке, из которой
сочилась кровь, а неподалеку валялась твоя туфелька...
- Ах, мамочка, мамочка! - перебила ее Мари. - Ведь это же были следы
великой битвы между куклами и мышами! Оттого-то я так испугалась, что
мыши хотели забрать в плен бедного Щелкунчика, командовавшего кукольным
войском. Тогда я швырнула туфелькой в мышей, а что было дальше, не знаю.
Доктор Вендельштерн подмигнул матери, и та очень ласково стала уговаривать Мари:
- Полно, полно, милая моя детка, успокойся! Мыши все убежали, а Щелкунчик стоит за стеклом в шкафу, целый и невредимый.
Тут в спальню вошел советник медицины и завел долгий разговор с
хирургом Вендельштерном, потом он пощупал у Мари пульс, и она слышала,
что они говорили о горячке, вызванной раной.
Несколько дней ей пришлось лежать в постели и глотать лекарства, хотя,
если не считать боли в локте, она почти не чувствовала недомогания. Она
знала, что милый Щелкунчик вышел из битвы целым и невредимым, и по
временам ей как сквозь сон чудилось, будто он очень явственным, хотя и
чрезвычайно печальным голосом говорит ей: "Мари, прекрасная дама, многим
я вам обязан, но вы можете сделать для меня еще больше".
Мари тщетно раздумывала, что бы это могло быть, но ничего не приходило
ей в голову. Играть по-настоящему она не могла из-за больной руки, а
если бралась за чтение или принималась перелистывать книжки с
картинками, у нее в глазах рябило, так что приходилось отказываться от
этого занятия. Поэтому время тянулось для нее бесконечно долго, и Мари
едва могла дождаться сумерек, когда мать садилась у ее кроватки и читала
и рассказывала всякие чудесные истории.
Вот и сейчас мать как раз кончила занимательную сказку про принца
Факардина, как вдруг открылась дверь, и вошел крестный Дроссельмейер.
- Ну-ка, дайте мне поглядеть на нашу бедную раненую Мари, - сказал он.
Как только Мари увидела крестного в обычном желтом сюртучке, у нее
перед глазами со всей живостью всплыла та ночь, когда Щелкунчик потерпел
поражение в битве с мышами, и она невольно крикнула старшему советнику
суда:
- О крестный, какой ты гадкий! Я отлично видела, как ты сидел на часах и
свесил на них свои крылья, чтобы часы били потише и не спугнули мышей. Я
отлично слышала, как ты позвал мышиного короля. Почему ты не поспешил
на помощь Щелкунчику, почему ты не поспешил на помощь мне, гадкий
крестный? Во всем ты один виноват. Из-за тебя я порезала руку и теперь
должна лежать больная в постели!
Мать в страхе спросила:
- Что с тобой, дорогая Мари?
Но крестный скорчил странную мину и заговорил трескучим, монотонным голосом:
- Ходит маятник со скрипом. Меньше стука - вот в чем штука.
Трик-и-трак! Всегда и впредь должен маятник скрипеть, песни петь. А
когда пробьет звонок: бим-и-бом! - подходит срок. Не пугайся, мой
дружок. Бьют часы и в срок и кстати, на погибель мышьей рати, а потом
слетит сова. Раз-и-два и раз-и-два! Бьют часы, коль срок им выпал. Ходит
маятник со скрипом. Меньше стука - вот в чем штука. Тик-и-так и
трик-и-трак!
Мари широко открытыми глазами уставилась на крестного, потому что он
казался совсем другим и гораздо более уродливым, чем обычно, а правой
рукой он махал взад и вперед, будто паяц, которого дергают за веревочку.
Она бы очень испугалась, если бы тут не было матери и если бы Фриц,
прошмыгнувший в спальню, не прервал крестного громким смехом.
- Ах, крестный Дроссельмейер, - воскликнул Фриц, - сегодня ты опять
такой потешный! Ты кривляешься совсем как мой паяц, которого я давно уже
зашвырнул за печку.
Мать по-прежнему была очень серьезна и сказала:
- Дорогой господин старший советник, это ведь действительно странная шутка. Что вы имеете в виду?
- Господи боже мой, разве вы позабыли мою любимую песенку часовщика? -
ответил Дроссельмейер, смеясь. - Я всегда пою ее таким больным, как
Мари.
И он быстро подсел к кровати и сказал:
- Не сердись, что я не выцарапал мышиному королю все четырнадцать глаз
сразу, - этого нельзя было сделать. А зато я тебя сейчас порадую.
С этими словами старший советник суда полез в карман и осторожно
вытащил оттуда - как вы думаете, дети, что? - Щелкунчика, которому он
очень искусно вставил выпавшие зубки и вправил больную челюсть.
Мари вскрикнула от радости, а мать сказала, улыбаясь:
- Вот видишь, как заботится крестный о твоем Щелкунчике...
- А все-таки сознайся, Мари, - перебил крестный госпожу Штальбаум, -
ведь Щелкунчик не очень складный и непригож собой. Если тебе хочется
послушать, я охотно расскажу, как такое уродство появилось в его семье и
стало там наследственным. А может быть, ты уже знаешь сказку о
принцессе Пирлипат, ведьме Мышильде и искусном часовщике?
- Послушай-ка, крестный! - вмешался в разговор Фриц. - Что верно, то
верно: ты отлично вставил зубы Щелкунчику, и челюсть тоже уже не
шатается. Но почему у него нет сабли? Почему ты не повязал ему саблю?
- Ну ты, неугомонный, - проворчал старший советник суда, - никак на
тебя не угодишь! Сабля Щелкунчика меня не касается. Я вылечил его -
пусть сам раздобывает себе саблю где хочет.
- Правильно! - воскликнул Фриц. - Если он храбрый малый, то раздобудет себе оружие.
- Итак, Мари, - продолжал крестный, - скажи, знаешь ли ты сказку о принцессе Пирлипат?
- Ах, нет! - ответила Мари. - Расскажи, милый крестный, расскажи!
- Надеюсь, дорогой господин Дроссельмейер, - сказала мама, - что на
этот раз вы расскажете не такую страшную сказку, как обычно.
- Ну, конечно, дорогая госпожа Штальбаум, - ответил Дроссельмейер. -
Напротив, то, что я буду иметь честь изложить вам, очень занятно.
- Ах, расскажи, расскажи, милый крестный! - закричали дети.
И старший советник суда начал так:
Сказка о твердом орехе
Мать Пирлипат была супругой короля, а значит, королевой, а Пирлипат как
родилась, так в тот же миг и стала прирожденной принцессой. Король
налюбоваться не мог на почивавшую в колыбельке красавицу дочурку. Он
громко радовался, танцевал, прыгал на одной ножке и то и дело кричал:
- Хейза! Видел ли кто-нибудь девочку прекраснее моей Пирлипатхен?
А все министры, генералы, советники и штаб-офицеры прыгали на одной ножке, как их отец и повелитель, и хором громко отвечали:
- Нет, никто не видел!
Да, по правде говоря, и нельзя было отрицать, что с тех пор, как стоит
мир, не появлялось еще на свет младенца прекраснее принцессы Пирлипат.
Личико у нее было словно соткано из лилейно-белого и нежно-розового
шелка, глазки - живая сияющая лазурь, а особенно украшали ее волосики,
вившиеся золотыми колечками. При этом Пирлипатхен родилась с двумя
рядами беленьких, как жемчуг, зубок, которыми она два часа спустя после
рождения впилась в палец рейхсканцлера, когда он пожелал поближе
исследовать черты ее лица, так что он завопил: "Ой-ой-ой!" Некоторые,
впрочем, утверждают, будто он крикнул: "Ай-ай-ай!" Еще и сегодня мнения
расходятся. Короче, Пирлипатхен на самом деле укусила рейхсканцлера за
палец, и тогда восхищенный народ уверился в том, что в очаровательном,
ангельском тельце принцессы Пирлипат обитают и душа, и ум, и чувство.
Как сказано, все были в восторге; одна королева неизвестно почему
тревожилась и беспокоилась. Особенно странно было, что она приказала
неусыпно стеречь колыбельку Пирлипат. Мало того что у дверей стояли
драбанты, - было отдано распоряжение, чтобы в детской, кроме двух
нянюшек, постоянно сидевших у самой колыбельки, еженощно дежурило еще
шесть нянек и - что казалось совсем нелепым и чего никто не мог понять -
каждой няньке приказано было держать на коленях кота и всю ночь гладить
его, чтобы он не переставая мурлыкал. Вам, милые детки, нипочем не
угадать, зачем мать принцессы Пирлипат принимала все эти меры, но я знаю
зачем и сейчас расскажу и вам.
Раз как-то ко двору короля, родителя принцессы Пирлипат, съехалось
много славных королей и пригожих принцев. Ради такого случая были
устроены блестящие турниры, представления и придворные балы. Король,
желая показать, что у него много золота и серебра, решил как следует
запустить руку в свою казну и устроить празднество, достойное его.
Поэтому, выведав от обер-гофповара, что придворный звездочет возвестил
время, благоприятное для колки свиней, он задумал задать колбасный пир,
вскочил в карету и самолично пригласил всех окрестных королей и принцев
всего-навсего на тарелку супа, мечтая затем поразить их роскошеством.
Потом он очень ласково сказал своей супруге-королеве:
- Милочка, тебе ведь известно, какая колбаса мне по вкусу...
Королева уже знала, к чему он клонит речь: это означало, что она должна
лично заняться весьма полезным делом - изготовлением колбас, которым не
брезговала и раньше. Главному казначею приказано было немедленно
отправить на кухню большой золотой котел и серебряные кастрюли; печь
растопили дровами сандалового дерева; королева повязала свой камчатый
кухонный передник. И вскоре из котла потянуло вкусным духом колбасного
навара. Приятный запах проник даже в государственный совет. Король, весь
трепеща от восторга, не вытерпел.
- Прошу извинения, господа! - воскликнул он, побежал на кухню, обнял
королеву, помешал немножко золотым скипетром в котле и, успокоенный,
вернулся в государственный совет.
Наступил самый важный момент: пора было разрезать на ломтики сало и
поджаривать его на золотых сковородах. Придворные дамы отошли к
сторонке, потому что королева из преданности, любви и уважения к
царственному супругу собиралась лично заняться этим делом. Но как только
сало начало зарумяниваться, послышался тоненький, шепчущий голосок:
- Дай и мне отведать сальца, сестрица! И я хочу полакомиться - я ведь тоже королева. Дай и мне отведать сальца!
Королева отлично знала, что это говорит госпожа Мышильда. Мышильда уже
много лет проживала в королевском дворце. Она утверждала, будто состоит в
родстве с королевской фамилией и сама правит королевством Мышляндия,
вот почему она и держала под почкой большой двор. Королева была женщина
добрая и щедрая. Хотя вообще она не почитала Мышильду особой царского
рода и своей сестрой, но в такой торжественный день от всего сердца
допустила ее на пиршество и крикнула:
- Вылезайте, госпожа Мышильда! Покушайте на здоровье сальца.
И Мышильда быстро и весело выпрыгнула из-под печки вскочила на плиту и
стала хватать изящными лапками один за другим кусочки сала, которые ей
протягивала королева. Но тут нахлынули все кумовья и тетушки Мышильды и
даже ее семь сыновей, отчаянные сорванцы. Они набросились на сало, и
королева с перепугу не знала, как быть. К счастью, подоспела
обер-гофмейстерина и прогнала непрошеных гостей. Таким образом, уцелело
немного сала, которое, согласно указаниям призванного по этому случаю
придворного математика, было весьма искусно распределено по всем
колбасам.
Забили в литавры, затрубили в трубы. Все короли и принцы в великолепных
праздничных одеяниях - одни на белых конях, другие в хрустальных
каретах - потянулись на колбасный пир. Король встретил их с сердечной
приветливостью и почетом, а затем, в короне и со скипетром, как и
полагается государю, сел во главе стола. Уже когда подали ливерные
колбасы, гости заметили, как все больше и больше бледнел король, как он
возводил очи к небу. Тихие вздохи вылетали из его груди; казалось, его
душой овладела сильная скорбь. Но когда подали кровяную колбасу, он с
громким рыданьем и стонами откинулся на спинку кресла, обеими руками
закрыв лицо. Все повскакали из-за стола. Лейб-медик тщетно пытался
нащупать пульс у злосчастного короля, которого, казалось, снедала
глубокая, непонятная тоска. Наконец после долгих уговоров, после
применения сильных средств, вроде жженых гусиных перьев и тому
подобного, король как будто начал приходить в себя. Он пролепетал едва
слышно:
- Слишком мало сала!
Тогда неутешная королева бухнулась ему в ноги и простонала:
- О мой бедный, несчастный царственный супруг! О, какое горе пришлось
вам вынести! Но взгляните: виновница у ваших ног - покарайте, строго
покарайте меня! Ах, Мышильда со своими кумовьями, тетушками и семью
сыновьями съела сало, и...
С этими словами королева без чувств упала навзничь. Но король вскочил, пылая гневом, и громко крикнул:
- Обер-гофмсйстерина, как это случилось?
Обер-гофмейстерина рассказала, что знала, и король решил отомстить
Мышильде и ее роду за то, что они сожрали сало, предназначенное для его
колбас.
Созвали тайный государственный совет. Решили возбудить процесс против
Мышильды и отобрать в казну все ее владения. Но король полагал, что пока
это не помешает Мышильде, когда ей вздумается, пожирать сало, и потому
поручил все дело придворному часовых дел мастеру и чудодею. Этот
человек, которого звали так же, как и меня, а именно Христиан Элиас
Дроссельмейер, обещал при помощи совершенно особых, исполненных
государственной мудрости мер на веки вечные изгнать Мышильду со всей
семьей из дворца.
И в самом деле: он изобрел весьма искусные машинки, в которых на
ниточке было привязано поджаренное сало, и расставил их вокруг жилища
госпожи салоежки.
Сама Мышильда была слишком умудрена опытом, чтобы не понять хитрости
Дроссельмейера, но ни ее предостережения, ни ее увещания не помогли: все
семь сыновей и много-много Мышильдиных кумовьев и тетушек, привлеченные
вкусным запахом жареного сала, забрались в дроссельмейеровские машинки -
и только хотели полакомиться салом, как их неожиданно прихлопнула
опускающаяся дверца, а затем их предали на кухне позорной казни.
Мышильда с небольшой кучкой уцелевших родичей покинула эти места скорби и
плача. Горе, отчаяние, жажда мести клокотали у нее в груди.
Двор ликовал, но королева была встревожена: она знала Мышильдин нрав и
отлично понимала, что та не оставит неотомщенной смерть сыновей и
близких.
И в самом деле, Мышильда появилась как раз тогда, когда королева
готовила для царственного супруга паштет из ливера, который он очень
охотно кушал, и сказала так:
- Мои сыновья, кумовья и тетушки убиты. Берегись, королева: как бы королева мышей не загрызла малютку принцессу! Берегись!
Затем она снова исчезла и больше не появлялась. Но королева с перепугу
уронила паштет в огонь, и во второй раз Мышильда испортила любимое
кушанье короля, на что он очень разгневался...
- Ну, на сегодняшний вечер довольно. Остальное доскажу в следующий раз, - неожиданно закончил крестный.
Как ни просила Мари, на которую рассказ произвел особенное впечатление,
продолжать, крестный Дроссельмейер был неумолим и со словами: "Слишком
много сразу - вредно для здоровья; продолжение завтра", - вскочил со
стула.
В ту минуту, когда он собирался уже выйти за дверь, Фриц спросил:
- Скажи-ка, крестный, это на самом деле правда, что ты выдумал мышеловку?
- Что за вздор ты городишь, Фриц! - воскликнула мать.
Но старший советник суда очень странно улыбнулся и тихо сказал:
- А почему бы мне, искусному часовщику, не выдумать мышеловку?
Продолжение сказки о твердом орехе
- Ну, дети, теперь вы знаете, - так продолжал на следующий вечер
Дроссельмейер, - почему королева приказала столь бдительно стеречь
красоточку принцессу Пирлипат. Как
же было ей не бояться, что Мышильда выполнит свою угрозу - вернется и
загрызет малютку принцессу! Машинка Дроссельмейера ничуть не помогала
против умной и предусмотрительной Мышильды, а придворный звездочет,
бывший одновременно и главным предсказателем, заявил, что только род
кота Мурра может отвадить Мышильду от колыбельки. Потому-то каждой
няньке приказано было держать на коленях одного из сынов этого рода,
которых, кстати сказать, пожаловали чипом тайного советника посольства, и
облегчать им бремя государственной службы учтивым почесыванием за ухом.
Как-то, уже в полночь, одна из двух обер-гофнянек, которые сидели у
самой колыбельки, вдруг очнулась, словно от глубокого сна. Все вокруг
было охвачено сном. Никакого мурлыканья - глубокая, мертвая тишина,
только слышно тиканье жучка-точильщика. Но что почувствовала нянька,
когда прямо перед собой увидела большую противную мышь, которая
поднялась на задние лапки и положила свою зловещую голову принцессе на
лицо! Нянька вскочила с криком ужаса, все проснулись, но в тот же миг
Мышильда - ведь большая мышь у колыбели Пирлипат была она - быстро
шмыгнула в угол комнаты. Советники посольства бросились вдогонку, но не
тут-то было: она шмыгнула в щель в полу. Пирлипатхен проснулась от
суматохи и очень жалобно заплакала.
- Слава богу, - воскликнули нянюшки, - она жива!
Но как же они испугались, когда взглянули на Пирлипатхен и увидели, что
сталось с хорошеньким нежным младенцем! На тщедушном, скорчившемся
тельце вместо кудрявой головки румяного херувима сидела огромная
бесформенная голова; голубые, как лазурь, глазки превратились в зеленые,
тупо вытаращенные гляделки, а ротик растянулся до ушей.
Королева исходила слезами и рыданиями, а кабинет короля пришлось обить
ватой, потому что король бился головой об стену и жалобным голосом
причитал:
- Ах я несчастный монарх!
Теперь король, казалось, мог бы понять, что лучше было съесть колбасу
без сала и оставить в покое Мышильду со всей ее запечной родней, но об
этом отец принцессы Пирлипат не подумал - он просто-напросто свалил всю
вину на придворного часовщика и чудодея Христиана Элиаса Дроссельмейера
из Нюрнберга и отдал мудрый приказ: "Дроссельмейер должен в течение
месяца вернуть принцессе Пирлипат ее прежний облик или, по крайней мере,
указать верное к тому средство - в противном случае он будет продан
позорной смерти от руки палача".
Дроссельмейер не на шутку перепугался. Однако он положился на свое
уменье и счастье и тотчас же приступил к первой операции, которую
почитал необходимой. Он очень ловко разобрал принцессу Пирлипат на
части, вывинтил ручки и ножки и осмотрел внутреннее устройство, но, к
сожалению, он убедился, что с возрастом принцесса будет все безобразнее,
и не знал, как помочь беде. Он опять старательно собрал принцессу и
впал в уныние около ее колыбели, от которой не смел отлучаться.
Шла уже четвертая неделя, наступила среда, и король, сверкая в гневе
очами и потрясая скипетром, заглянул в детскую к Пирлипат и воскликнул:
- Христиан Элиас Дроссельмейер, вылечи принцессу, не то тебе несдобровать!
Дроссельмейер принялся жалобно плакать, а принцесса Пирлипат тем
временем весело щелкала орешки. Впервые часовых дел мастера и чудодея
поразила ее необычайная любовь к орехам и то обстоятельство, что она
появилась на свет уже с зубами. В самом деле, после превращения она
кричала без умолку, пока ей случайно не попался орешек; она разгрызла
его, съела ядрышко и сейчас же угомонилась. С тех пор няньки то и дело
унимали ее орехами.
- О святой инстинкт природы, неисповедимая симпатия всего сущего! -
воскликнул Христиан Элиас Дроссельмейер. - Ты указуешь мне врата тайны. Я
постучусь, и они откроются!
Он тотчас же испросил разрешения поговорить с придворным звездочетом и
был отведен к нему под строгим караулом. Оба, заливаясь слезами, упали
друг другу в объятия, так как были закадычными друзьями, затем удалились
в потайной кабинет и принялись рыться в книгах, где говорилось об
инстинкте, симпатиях и антипатиях и других таинственных явлениях.
Наступила ночь. Придворный звездочет поглядел на звезды и с помощью
Дроссельмейера, великого искусника и в этом деле, составил гороскоп
принцессы Пирлипат. Сделать это было очень трудно, ибо линии
запутывались все больше и больше, но - о, радость! - наконец все стало
ясно: чтобы избавиться от волшебства, которое ее изуродовало, и вернуть
себе былую красоту, принцессе Пирлипат достаточно было съесть ядрышко
ореха Кракатук.
У ореха Кракатук было такая твердая скорлупа, что по нему могла
проехаться сорокавосьмифунтовая пушка и не раздавить его. Этот твердый
орех должен был разгрызть и, зажмурившись, поднести принцессе человек,
никогда еще не брившийся и не носивший сапог. Затем юноше следовало
отступить на семь шагов, не споткнувшись, и только тогда открыть глаза.
Три дня и три ночи без устали работали Дроссельмейер со звездочетом, и
как раз в субботу, когда король сидел за обедом, к нему ворвался
радостный и веселый Дроссельмейер, которому в воскресенье утром должны
были снести голову, и возвестил, что найдено средство вернуть принцессе
Пирлипат утраченную красоту. Король обнял его горячо и благосклонно и
посулил ему бриллиантовую шпагу, четыре ордена и два новых праздничных
кафтана.
- После обеда мы сейчас же и приступим, - любезно прибавил король. -
Позаботьтесь, дорогой чудодей, чтобы небритый молодой человек в башмаках
был под рукой и, как полагается, с орехом Кракатук. И не давайте ему
вина, а то как бы он не споткнулся, когда, словно рак, будет пятиться
семь шагов. Потом пусть пьет вволю!
Дроссельмейера напугала речь короля, и, смущаясь и робея, он
пролепетал, что средство, правда, найдено, но что обоих - и орех и
молодого человека, который должен его разгрызть, - надо сперва отыскать,
причем пока еще очень сомнительно, возможно ли найти орех и щелкунчика.
В сильном гневе потряс король скипетром над венчанной главой и зарычал,
как лев:
- Ну, так тебе снесут голову!
На счастье поверженного в страх и горе Дроссельмейера, как раз сегодня
обед пришелся королю очень по вкусу, и поэтому он был расположен внимать
разумным увещаниям, на которые не поскупилась великодушная королева,
тронутая судьбой несчастного часовщика. Дроссельмейер приободрился и
почтительно доложил королю, что, собственно, разрешил задачу - нашел
средство к излечению принцессы, и тем самым заслужил помилование. Король
назвал это глупой отговоркой и пустой болтовней, но в конце концов,
выпив стаканчик желудочной настойки, решил, что оба - часовщик и
звездочет - тронутся в путь и не вернутся до тех пор, пока у них в
кармане не будет ореха Кракатук. А человека, нужного для того, чтобы
разгрызть орех, по совету королевы, решили раздобыть путем многократных
объявлений в местных и заграничных газетах и ведомостях с приглашением
явиться во дворец...
На этом крестный Дроссельмейер остановился и обещал досказать остальное в следующий вечер.
|
|